Илья Долгушин, ректор Южно-Уральского государственного медицинского университета: «Я принадлежу к партии своего университета, и ни к какой другой»

Илья Долгушин принадлежит к числу ректоров, которые и на этом посту продолжают активно заниматься наукой. Сегодня он является членом-корреспондентом РАН, заслуженным деятелем науки России, доктором медицинских наук, автором многих научных трудов. Трудно ли было выпускнику сельской школы поступить в мединститут, куда во все времена конкурсы были как в театральные вузы? Надо ли заниматься исключительно зубрежкой, став студентом-медиком? И что значит наука для развития медицины? Об этом и многом другом мы говорили с героем нашей рубрики.

– Илья Ильич, в этом году Южно-Уральскому медицинскому университету исполнилось 70 лет?

– Мы скромно отметили эту дату, потому что 70 лет – это не юбилей. Юбилей – 25, 50, 75... По сути мы последняя генерация вузов, которые возникли во время войны. Их было немало, влияние оказала эвакуация вузов из европейской части страны во время Великой Отечественной войны.

– В Челябинск был эвакуирован Киевский медицинский институт?

– Да, и мы гордимся тем, что сохранили традиции киевской медицинской школы. Ведь своим рождением наш медицинский университет, действительно, обязан Киевскому мединституту, который был в те годы одним из сильнейших медицинских вузов в СССР. Первый год – 1943 – он существовал здесь как Киевский медицинский институт, а с 1 июля 1944 года вуз стал называться Челябинским медицинским институтом.

– Профессура Киевского института осталась в Челябинске после войны?

– Многие профессора и преподаватели после окончания войны вернулись в Киев, но 174 человека остались в Челябинске, в том числе и очень крупные ученые – заведующие кафедрами терапии, хирургии, дерматологии-венерологии, глазных болезней, ЛОР болезней… То есть ведущие клинические кафедры института возглавили эти ученые и сформировали ведущие научные школы. Затем на смену им пришли их ученики, поэтому сохранились традиции киевской школы.

– На ваш взгляд, сегодня в стране достаточно вузов, которые готовят врачей?

– Если к выпускникам тех вузов, которые есть, относиться бережно, то врачей выпускается достаточно.

– Илья Ильич, вы ведь родились в Кизильском районе?

– Раньше наше село относилось к Кизильскому, а теперь к Агаповскому району. Там я вырос, школу окончил.

– Скажите, трудно было выпускнику сельской школы поступить в мединститут?

– Я этого не почувствовал. Школу я окончил с медалью и даже не задумывался – трудно, легко... Захотел поступить в медицинский институт, приехал в Челябинск, сдал экзамены на две пятерки и одну четверку, и поступил.

– Кто-то из ваших родственников был врачом?

– Сейчас в числе моих родственников врачей много, а тогда никого не было, мама работала в школе учительницей.

– И вы, наверняка, не предполагали, что учеба в медицинском институте – это суровая зубрежка?

– Только первые два года надо зубрить, это точно. Но я всегда говорю студентам: нужно жить полноценной жизнью! Да, учеба в нашем университете очень трудна. Но если молодой человек не ограничивает свою жизнь только учебой, то и учиться ему легче. Надо и спортом заниматься, и наукой... Все, что интересно тебе, что увлекает по настоящему, развивает тебя и помогает учиться. Со второго курса я начал заниматься наукой на кафедре микробиологии. И до сих пор на этой кафедре работаю. А параллельно в студенчестве занимался туризмом, куда мы только ни ходили с ребятами – и по Сибири, и по Дальнему Востоку, и Уральские горы все облазили, в Норильске были… И это туристское братство сохранили по сей день, встречаемся, чтобы посидеть, вспомнить...

– Сейчас в походы ходите?

– Сейчас хожу только на работу. (Смеется.)

– Но и на посту ректора продолжаете заниматься наукой?

– Перерыв в науке невозможен, если тебе это интересно, если работаешь над серьезной и актуальной проблемой.

– Вы защитили кандидатскую диссертацию в области иммунологии в 1973 году, окончив институт в 1970-ом. Значит ли это, что со студенческой скамьи был наработан некий материал для будущей диссертации?

– Ментальная база, конечно же, была, потому что в студенческие годы я усиленно занимался в научном кружке. Основы научной школы в области иммунологии у нас были заложены Львом Яковлевичем Эбертом, который приехал сюда в 1958 году из Петербурга. Он был выпускником военно-медицинской академии, человеком неординарным. Именно Лев Яковлевич начал развивать в институте иммунологию и микробиологию. У него огромное количество учеников, публикаций, монографий. И сегодня мы, по мере сил и возможностей, продолжаем его дело. Конечно, каждый занимается своим направлением в иммунологии.

– В 1981 году вы защитили докторскую, к тому времени уже занимались клеточной иммунологией?

– Эту страничку – клеточная иммунология, современные иммунологические технологии – в Челябинске открыли уже ученики Льва Яковлевича. К моменту защиты докторской я занимался иммунологией травмы – ожоговой, механической, по сути, современной экспериментальной иммунологией. Получилась хорошая экспериментальная работа.

– Как далеко за эти годы шагнула наука в медицине?

– Вы же сами видите, что творится в биологии: репаративная медицина, стволовые клетки... Это все произросло из генетики и иммунологии, потому что стволовые клетки были, по сути, открыты иммунологами-гематологами. Клеточные технологии, которые лежали в основе современной иммунологии, пришли в генетику и дали вот такой стремительный рывок. Вообще, иммунология, клеточная биология, генетика, репаративная медицина – лидеры науки XXI века. Думаю, лет через 10-15 можно будет трансплантировать органы, выращенные из собственных стволовых клеток человека.

– Сложно развивать науку в университете?

– В этом плане сложно соперничать сегодня со странами Запада, где на развитие науки выделяются немалые средства, где очень активно развиваются технологии. Но российская наука как всегда берет не деньгами, а креативностью – новыми идеями. Понятно, что всякое научное направление, прежде всего, – это хорошая плодотворная идея, которая развивается, несмотря на отсутствие денег и современного оборудования. Мы много лет занимаемся нейтрофилами, считаю, что сегодня у нас самая сильная в России школа по нейтрофилам.

– Соперников много?

– И на Западе, и в России. Но я не назвал бы их соперниками, это наши друзья, коллеги, потому что занимаемся мы одним делом. Просто кому-то повезет сформулировать новую идею, и он несколько опережает своих коллег.

– Какое значение имеют ваши открытия для обычного человека?

– Мы занимаемся изучением роли нейтрофилов в защите от микроорганизмов, то есть противоинфекционным иммунитетом человека и ролью нейтрофилов в этом деле. В последнее время очень серьезно занимаемся изучением совершенно нового свойства нейтрофилов – способностью образовывать так называемые внеклеточные ловушки. Тут мы впереди своих российских коллег. И статьи есть, и монографии, и диссертанты.

– Ваши открытия помогут остановить такие эпидемии как Эбола, о которой сегодня весь мир говорит?

– Думаю, что про Эболу мы забудем через два года, потому что этот вирус не столь изменчив, как, скажем, вирус гриппа или вирус иммунодефицита. Почему мы еще очень долго не сможем справиться с гриппом или ВИЧ-инфекцией, потому что эти вирусы очень изменчивы. Иммунитет, созданный вакцинами, которые приготовлены из одного варианта вируса гриппа или ВИЧ, уже не защитят человека через несколько лет, потому что вирус изменился. А вирус Эбола пока стоек. Не поддается модификации. По крайней мере, так считают на сегодняшний день. Думаю, уже к концу следующего года будут созданы хорошие вакцины, с помощью которых удастся справиться с эпидемией.

– Как вы понимаете, вопрос об эпидемии Эбола возник не случайно, ведь несколько лет вы работали в Гвинее.

– Да, как раз там, где сейчас Эбола процветает. Мне предложили туда поехать после защиты докторской диссертации. В то время, когда в России еще не говорили о ВИЧ-инфекции, я там ее наблюдал. Дело в том, что в этой стране даже не средневековый уровень жизни, а первозданный. Люди живут так, как жили много тысяч лет назад. Никакой санитарии, культура населения очень низкая. После пребывания там французов началось какое-то приближение к цивилизации, но затем произошел переворот и сегодня положение в стране очень сложное.

– Там вы тоже работали над проблемами иммунологии?

– Я преподавал иммунологию и микробиологию в университете, а моя жена преподавала акушерство и гинекологию и работала врачом. Работать было очень сложно.

– В чем заключалась сложность?

– Трудно описать, надо пожить там недельку. Во-первых, очень жарко – ощущение постоянно прилипшей к телу рубашки. Во-вторых, высокая опасность инфекции. И это все время сидит в голове, все время нужно думать о профилактике. К тому же, мы с женой были там, а дети остались здесь. Тяжело было. Мы поработали два года и вернулись. Был в Челябинске преподаватель Владимир Чирков, который там работал почти 20 лет. Он преподавал физиологию. Дело в том, что наш вуз много лет был базой для подготовки преподавателей для университета в Конакри. Академик Юрий Михайлович Захаров тоже там работал, Сергей Иванович Марычев, Виталий Николаевич Пожар, потом я. Много лет мы как бы эстафету держали на кафедре микробиологии в этом университете – один приезжал в Гвинею, другой возвращался домой...

– Получается, что у вас там есть ученики?

– Есть, первое время мы поддерживали связь с ними. Но когда в Гвинее после переворота сменился президент, отношения между нашими странами испортились и все связи прервались.

– Научную пользу из этой поездки вы для себя извлекли?

– Скорее всего, жизненный опыт. Кроме того, я – турист со стажем, для меня это был экстремальный поход.

– Чем вы объясняете тот факт, что о ВИЧ-инфекции сегодня в России говорят гораздо меньше, чем в прежние годы? Создается впечатление, что проблема благополучно решается.

– Нет, проблема не решена и в ближайшей перспективе, думаю, решена не будет. Очень хитрый вирус. Заболеваемость высокая, лечение очень дорогое. Вакцины нет, и вряд ли она скоро появится. Но социальные, гигиенические пути профилактики этого заболевания известны, поэтому те, кто заботится о собственном здоровье, ВИЧ-инфекцией не заболеют. Почему об этом стали меньше говорить? Вероятно, наступила какая-то усталость. Но проблема в России стоит остро, поэтому надо продолжать воспитывать население.

– Можно ли проблемы иммунодефицита человека, которыми вы также занимаетесь, связывать с экологическими условиями?

– Конечно, экология накладывает определенный отпечаток, но не лежит в основе заболевания. Иммунодефицит, особенно врожденный, – это генетический дефект, который передается от родителей ребенку. В современном мире нет естественного отбора в человеческом обществе, который был когда-то, что препятствовало распространению патологии. Современная медицина спасает слабых детей, потом у них появляются свои дети, внуки… Возникает цепочка. И самый тяжелый иммунодефицит именно врожденный. Что касается приобретенного иммунодефицита, он все-таки поддается лечению. Например, аллергия – предрасположенность генетическая совершенно четкая, тем не менее, есть способы ее лечения, способы предупреждения аллергических приступов.

– На ваш взгляд, практическая медицина сегодня отстает от того, что происходит в науке?

– В России – да.

– Это обидно для ученого?

– Конечно, обидно, мы могли бы полноценно конкурировать с Западом. Мозгов у нас для этого достаточно.

– Что бы вы изменили в современном российском здравоохранении?

– Я на эту тему не хочу говорить, скажу только одно: совершенно конкретное в медицине направление – подготовка кадров – у нас на хорошем уровне. Вот здесь я могу рассуждать предметно, какое бы направление в подготовке кадров мы ни взяли.

– Куда ваши хорошо подготовленные кадры уходят, если в медицине сегодня недостаточно специалистов?

– Большая часть все-таки в медицину. Мы теряем, по нашим подсчетам, процентов 30. Но точной статистики нет. Эти данные должно анализировать другое ведомство – минздрав, потому что со всеми выпускниками заключаются договоры на трудоустройство. Это происходит на 6 курсе университета, перед тем, как ребята поступят в интернатуру. Заключение таких договоров предусмотрено в новом законе об образовании. Речь идет о целевом договоре, который заключается между студентом и работодателем, то есть лечебным учреждением.

– Что должен сделать для специалиста работодатель, заключив такой договор?

– Предоставить определенные социальные условия для того, чтобы выпускник поехал работать в то или иное учреждение здравоохранения. Это может быть дополнительная стипендия, это обязательный соцпакет после окончания вуза. Чем больше работодатель вложит в студента, тем вероятнее приезд специалиста в это лечебное учреждение. Ответственность за «доезд» специалиста к месту работы лежит на работодателе и органах власти. А на нас – ответственность за качество подготовки. Так распорядился закон об образовании. И я считаю, что это правильно.

– То есть разговоров об обязательной отработке после окончания вуза в принципе не должно быть, закон этот все ставит на свои места?

– Думаю, возврата в госраспределению уже не будет, но целевой договор – альтернатива государственному распределению. Только заинтересовать надо молодого специалиста. В законе прямо написано: если работодатель не вкладывает ничего в будущего специалиста, он не может заставить его работать в данном лечебном учреждении. А вот если участвовал материально, то может заставить вернуть деньги, если специалист нарушил условия договора. Сейчас умные работодатели так и делают – отслеживают толковых ребят чуть ли не с первого курса. Они у них проходят практику. И если работодатель гарантирует хорошее место, выстраивает карьерную траекторию, то он получит этого специалиста.

– Все логично, казалось бы.

– Логично, но мы пока гору с места сдвинуть не можем. Надеюсь, скоро начнет что-то меняться. Сейчас министром здравоохранения области стал наш выпускник Сергей Леонидович Кремлев – толковый руководитель, он эти проблемы хорошо понимает. Но пока мы буквально воюем с муниципалитетами и с лечебными учреждениями – приглашаем приехать главных врачей и руководителей муниципалитетов в наш университет для заключения договоров. Не приезжают! Вероятно, не могут ничего обещать выпускникам, потому что деньги на это надо закладывать в бюджет.

– Если такие проблемы с трудоустройством, зарплаты тоже невысокие в медицине, почему сохраняется большой конкурс в медицинские вузы?

– Я порой шучу: число сумасшедших не уменьшается. А если серьезно, талантливую молодежь притягивает, скорее всего, возможность очень интересной работы, в том числе, и в науке. Сейчас начала решаться проблема зарплат в медицине, думаю, все выправится со временем. Да, конкурс у нас по-прежнему высокий, самые серьезные проходные баллы в медицинских вузах, поэтому можно говорить о том, что к нам поступает элита – очень талантливые ребята, работоспособные.

– Для того чтобы заниматься наукой в университете, необходимо создать современную научную базу. Это возможно?

– Практически невозможно. Бюджет дает нам около миллиарда рублей в год, из них на науку — всего восемь миллионов. То есть деньги дают медицинским вузам только на зарплату, наука в вузах практически не финансируется. Тем не менее, наш университет – один из 50 медицинских вузов России, которому удалось попасть в приказ минздрава о создании центров коллективного пользования.

– Чем будут заниматься эти центры?

– Вопросами регенеративной персонифицированной медицины. Такие центры – это современные биотехнологические институты по работе со стволовыми клетками. Стоимость одного такого центра – полтора миллиарда рублей. В России планируется построить 10 центров. Мы должны были начать строительство еще в прошлом году, уже строительный план составлен. Но денег не дали и в этом году...

– То есть все, что делается для науки в университете – внутренний бюджет?

– Да, собственные средства. Мне в свое время через минздрав удалось пробить создание на базе университета института иммунологии, нам выделили 25 ставок, и он сейчас работает.

– Каким видите будущее российского медицинского образования?

– В вузы надо вкладывать деньги. Потому что кадры нужно хорошо готовить. Базовое образование в принципе у нас неплохое, а вот инфраструктура – современное учебное оборудование, клинические базы – требует вложений. Это позволит учить студентов на передовых образцах. Не будем вкладывать в инфраструктуру – отстанем. Связи с научным миром сегодня есть, и мы видим, насколько мы бедны.

– Со студенческих лет вы связаны с Челябинским медицинским институтом (ныне университетом), никогда не хотелось уехать?

– (Улыбается.) Может быть, бегать и веселее, но это не для меня.

– Дважды коллектив голосовал за вашу кандидатуру на пост ректора. Какое качество характера позволяет вам побеждать?

– Честно говоря, не думал об этом. Наверное, важно быть справедливым ко всем. И оставаться патриотом своего вуза. Я всегда говорю, что принадлежу к партии Южно-Уральского медицинского университета, и ни к какой другой.