Сад забытых детей

Старая, видевшая Чапаева, обшарпанная двухэтажка признаков жизни не подает: центральный вход закрыт на все запоры, окна плотно зашторены, движения внутри не видно. Над входом вывеска с некогда рельефными, теперь отодранными напрочь буквами. Только по едва видимым контурам можно прочитать: «образовательное учреждение… детский сад №…». На заднем дворе пара беседок сарайного вида и какие-то детские спортивно-развлекательные снаряды, больше похожие на металлические скелеты фантастических зверей. Служебный вход, ставший главным, защищает стальная дверь с домофоном, на нем три кнопки: «Заведующий», «1 группа», «2 группа». Кнопки нажимать не пришлось, дверь открыта, туда-сюда бегают строители, в здании ремонт (последний был лет сорок назад).

Перешагнул через порог, и всего обдало теплом. Запах ремонта уверенно перебивают давно забытые запахи. Кухня за час до кормежки начинает источать совершенно невероятные ароматы, они дают понять маленькому ребенку, что белые толстые тети, которые все это готовят, бесконечно любят всех детей на свете, как и полагается это делать всем белым толстым тетям. Запахи готовящейся столовской еды и еще чего-то очень своего и родного и в тоже время казенного и чуждого, сливаясь вместе, вызывают волну воспоминаний.

«Здесь у нас медицинский блок», – говорит заведующая. «Здесь массаж, электрофорез… так, а это что?», – на кушетке красуются каракули, нанесенные детской рукой. «Вот дети… делайте что хотите, но ототрите!» – обращается к медсестрам. «А это – комната для манипуляций, раз в три месяца мы берем у детей кровь для анализа», – чисто, как в операционной, недобро для микробов гудит бактерицидная лампа; ровные ряды пробирок, мензурок и других медицинских принадлежностей. Медицинский блок, на первый взгляд, – единственное, что отличает этот садик от всех остальных. В остальном, все то же: маленькие, ниже колена стульчики, такие же столы. В раздевалке – кабинки для одежды с обычными именами хозяев: Маша, Миша, Коля, Таня… Вот только эти Тани и Коли совсем не обычные. И в этом саду они по двум причинам. Во-первых, дети либо ВИЧ-инфицированы, либо находятся в постоянном контакте с ВИЧ-инфицированными родителями, во-вторых, их матери и отцы – наркоманы или алкоголики, им зачастую нечем кормить своих детей, не говоря уже о лечении. Поэтому дети в этом детском саду находятся всю неделю кроме выходных. Это в большей степени социальное учреждение, нежели медицинское. У родителей нет денег, чтобы оплатить обычный детсад, и они ведут их сюда. Всеми силами сотрудники сада стараются соблюдать инкогнито. Чтобы не было косых взглядов в их сторону (о том, где они работают, знают только самые близкие), в сторону детей и родителей (именно поэтому мы не публикуем фотографии сотрудников и детей. – А.Д.)

…От ВИЧ-инфицированной матери может родиться здоровый ребенок. Надо просто вовремя прийти в больницу.

Мать Юли опомнилась на 7 месяце беременности, когда уже ничего нельзя было сделать. «Мне не нужен этот ребенок», – говорила она врачам. А те умоляли родить, не брать грех на душу. Девушке было все равно, и она родила, почти не заметив. Мать не отказалась от ребенка, все-таки единственный стабильный источник дохода. Конечно, пособия на ежедневные пьяные оргии не хватит, но хоть что-то. Маленький ребенок требует постоянного внимания, и часто в кричащую от голода Юлю летели ножи и вилки. В припадках пьяной ярости и мать, и ее друзья не раз пытались успокоить ребенка силой. К тому же девочка постоянно болела, еще бы, ее почти не кормили, да и грудное молоко алкоголички – какая это еда. Юля часто лежала в специальном отделении, всюду за ней следовал врачебный индекс R75 («рожден от ВИЧ-инфицированной матери»). До года нельзя точно сказать, инфицирован ребенок или нет, и врачи надеялись, что R75 не превратится в B23 («ВИЧ-инфицирован»). Напрасно: этот индекс, как клеймо, будет преследовать девочку всю жизнь.

В особо трудные или особо веселые дни мать приносила Юлю в больницу. Она знала, что врачам девочка нужна больше, чем ей: тут ребенка накормят и оденут.

Когда Юля немного подросла, врачи посоветовали отвести ее детский сад для «особенных» детей. Замкнутому, запуганному ребенку доброжелательные люди, сытость, спокойный сон были в диковинку. Мало-помалу девочка стала привыкать к нормальной жизни. Играла, пела, веселилась. Хотя мать не давала расслабиться: после выходных девочка приходила голодная, напуганная, нередко со следами побоев. Чтобы не провоцировать конфликт, воспитатели ничего не говорили матери, иначе она просто не будет приводить девочку в сад, и Юля лишится даже минимума, необходимого для нормальной жизни.

Пока все относительно хорошо, девочка хоть и отстает в развитии, но у нее есть все шансы догнать сверстников, она очень способный ребенок. Есть еще несколько лет в запасе. Но у матери нет ни денег, ни желания отправлять ее в школу, она смотрит на дочь, как на назойливое насекомое. Воспитатели боятся, как бы Юля не повторила судьбу матери, ибо у нее из сада пока одна дорога – на улицу…

Сейчас дети спят. На выдвижных трехъярусных кроватях, больше похожих на огромные комоды, лежат сопящие, ворочающиеся, видящие сны малыши. Им еще предстоит узнать свой диагноз и как с ним жить. Он и социальная среда, в которой они живут, уже наложили свои отпечатки. Дети отстают в развитии и физическом, и психическом. Но больше пугают игры, в которые они играют. В их «семьях понарошку» зачастую нет отца, а приходя друг к другу в гости, они пьют не чай, а водку.

После тихого часа для меня устроили импровизированный концерт. Несмелые детские голоса… Они хотят сделать что-то приятное совершенно незнакомому человеку, которого видят в первый раз, – на это способны только дети, такие же, как и все остальные. И только дети могли подраться за самый высокий стульчик. Пришли опоздавшие и заняли место выступающего. Скандал со слезами, с криком, как обычно. Они такие же, как и в тысячах других садов, в миллионах других семей. Почему они должны быть изолированы от общества? Они не опаснее, чем фонарный столб. Сейчас в России 15000 детей, рожденных от ВИЧ-положительных матерей, из них 11000 находится под медицинским наблюдением. С 1999 года в Челябинской области от ВИЧ-инфицированных матерей родилось 1600 детей, только 65 из них ВИЧ-положительны. Самому старшему из них 10 лет, самому младшему – полтора месяца.

Я ухожу. «До свидания, дядя Саша», – меня как током ударило. На кой черт нужны стабилизационные фонды, если ни в чем не повинные дети должны находиться, по сути, в резервации? Да, педагоги делают все, чтобы малыши не отставали в развитии, но круг их общения ограничен, их диагноз и социальный статус довлеют над всем, и дети чувствуют эту нервозность. А будет им семь лет, надо в школу, а какая школа с такими родителями? Если дети могут все выходные дома сидеть голодными. Они попадут на улицу. Что будет с ними в ближайшем будущем? Оптимизма мало...