Николай Горькавый, астрофизик, писатель, доктор физико-математических наук, выпускник ЧелГУ: «Не вижу никаких темных пятен, которые в будущем мы не смогли бы объяснить»

Николай Горькавый назван лауреатом народной премии «Светлое прошлое –2012», церемония награждения состоится в январе 2013 года в Челябинске. С конца 90-х известный российский астрофизик живет в США, работает в НАСА. Наша встреча с Николаем Горькавым – лауреатом Государственной премии СССР 1989 года за предсказание спутников Урана – произошла несколько раньше. Недавно Николай Горькавый был приглашен в родной университет – ЧелГУ – прочитать несколько лекций в рамках Всероссийского фестиваля науки.

Университет – ключ к науке

– Николай Николаевич, вы слышали, что российским университетам не нашлось места в последнем рейтинге лучших университетов мира? При этом наши ученые по-прежнему востребованы на Западе, не странно ли это?

– Что касается рейтингов, то здесь важны критерии. Если, например, брать цитируемость, тот же индекс Хирша, то он просто вреден. Я считаю, что каждого ученого можно оценить по гораздо большим факторам, ученый – очень сложная величина. Если все сводить к одному, то получается некая одномерность восприятия. То же самое происходит с вузами. Эксперты выбрали какие-то критерии, которые устраивают европейцев, например, или американцев, и пытаются все вузы мира подогнать под эти параметры. Не думаю, что выпускник МФТИ чем-то хуже выпускника MIT (Массачусетский технологический институт, США, – Прим. авт.). Наш ученый, попадая за рубеж, за год-два набирается необходимого практического опыта и становится даже более ценным специалистом. Я бы не комплексовал по поводу рейтингов. Выпускники технических вузов на Западе вполне конкурентоспособны, а вот врачам, гуманитариям, конечно, сложнее.

– Значит ли это, что вам не пришлось преодолевать каких-либо комплексов в США по поводу того, что за плечами была только российская школа?

– Никаких комплексов не было. После челябинского университета, московской аспирантуры (Институт астрономии РАН, – Прим. авт.), 12 лет работы в Симеизской обсерватории у меня уже был такой богатый научный и практический опыт, что я чувствовал себя вполне уверенно. К тому же меня пригласили работать в НАСА. Какие комплексы? Я ехал им помогать.

– Почему в НАСА были заинтересованы именно в вас?

– Меня пригласила в США Американская академия наук, вручившая мне в 1998 году специальную премию для работы в Годдардском центре космических полетов НАСА. По прошествии десяти лет и ряда других научных тем, я снова работаю на космический проект НАСА-НОАА – «Суоми». Это моя основная работа сегодня. В частности, я занимаюсь стратосферными аэрозолями, поставщиками которых служат земные вулканы. Очень интересная тема, где соединяются космические технологии, атмосферные процессы и вулканология.

Николай Горькавый – астрофизик, писатель, лауреат Госпремии СССР. Родился и вырос в Челябинске. Окончил физический факультет Челябинского государственного университета и аспирантуру Института астрономии РАН (Москва). 12 лет работал в Симеизской обсерватории (Крым). Лауреат Государственной премии СССР 1989 года за предсказание спутников Урана. Вместе с Джоном Мэтером теоретически предсказал экзопланеты возле Веги и Эпсилон Эридана. В настоящий момент живет в США и работает в НАСА, в группе обработки данных спутника «Суоми». Именем Николая Горькавого назван астероид 4654 Gor’kavyj. Николай Горькавый – автор научно-фантастической трилогии «Астровитянка», а также двух сборников научных сказок для детей «Звездный апельсин».

– Судя по одной из ваших лекций в ЧелГУ, ваши научные интересы по-прежнему очень разнообразны. Когда все успеваете?

– Сегодня приходится «успевать» за счет свободного времени. Но я продолжаю заниматься темами, над которыми начал работать еще в Крыму – образование спутников у астероидов и самой Луны. А на лекции сегодня я говорил о том, что довольно неожиданно возникло приложение моих исследований планетных колец к биологии, где клеточная мембрана может испытывать аналогичные гидродинамические и диффузионные колебания.

Меня пригласили биологи из университета Монпелье поработать месяц над этой темой – в результате удалось построить математическую модель раскрытия эритроцита в ходе развития такой распространенной болезни, как малярия. Это позволяет целенаправленно бороться против малярии и сейчас мои соавторы ищут лабораторию в США или Франции, которая сможет проверить выводы этой модели. От малярии умирает каждый год три миллиона человек – разве можно удержаться и не поучаствовать в такой актуальнейшей теме? Вообще математика активно проникает в биологию клетки. Это подлинная научная революция, был бы я молод – окунулся бы в эту тему с головой.

– Какую роль в разнообразии ваших научных интересов сыграл университет?

– Если говорить о роли ЧелГУ в том, чем я сейчас занимаюсь, то университет вообще был ключевым периодом в жизни студента, а потом ученого. Именно там человек делает некий рывок, превращаясь из школьника в почти сложившегося специалиста. Я начал заниматься научной работой, если можно так сказать, еще в школе. Заведующий кафедрой теоретической физики ЧГПУ профессор Свирский тогда вел секцию физики в НОУ (научное общество учащихся, – Прим. авт.) и я там занимался, а в моей школе была секция химии, где я пропитывал интересные такие кубики органической смолой...

Когда пришел в университет, здесь еще не было кафедры теоретической физики, но через год пришел в ЧелГУ профессор Дудоров и я начал заниматься кристаллофизикой. В университете ты, если хочешь, можешь заниматься многими вещами.

Физика – это вообще универсальная машина. Если ты умеешь строить математическую модель реальности, то потом не так важно, что за реальность ты изучаешь. Ты должен грамотно применить законы физики, уравнения... и увидишь, что получится с реальностями.

Есть ли жизнь на Марсе

– Вам, как писателю-фантасту, вероятно интересна проблема – одни ли мы «проживаем» сегодня в нашей галактике?

– Конечно, интересно. Но пока научных доводов в пользу того, что где-то есть внеземная жизнь, мало. Все, что мы пока имеем, – оценки благоприятности для возникновения жизни на каких-то других планетах или спутниках, а также небольшие и сомнительные следы окаменелых марсианских бактерий. Зато фантазий сколько, фантазий! (Смеется.)

– Следите за информацией с марсохода?

– Марсоход, прежде всего, радует меня как еще одно общечеловеческое достижение. Ученые взаимодействуют в этой области, потому что это важно для всех. Марсоход – это любопытная лаборатория, в нем много интересных устройств и приборов, которых не было на предыдущих марсоходах. Например, он оснащен мощным лазером, который позволяет испарять вещество на расстоянии десятков метров и снимать спектр этого испаренного облачка. То есть он, подойдя к какой-то стенке, может не взбираться туда, а просто снять набор спектров. Конечно, ученые ждут интересных результатов. Мы не настроены на открытие жизни на Марсе как таковой, но элементы, связанные с водой, органические какие-то вещества могут быть исследованы. Лично я жду целый поток новой информации.

– Насколько, на ваш взгляд, интерес к жизни на других планетах можно назвать научным?

– Я бы не стал отделять научный интерес от простого человеческого любопытства – это тесно связанные вещи. А во-вторых, наука доказала, что мы настолько мало знаем о возникновении жизни, что недавно группа исследователей всерьез обсуждала ситуацию: можно ли изменить сферу в живом организме, элементный состав, заменив серу на мышьяк? Вы знаете, что в любую живую клетку входят пять основных элементов: углерод, кислород, водород, азот и сера. И вот ученые вроде бы нашли на Земле микробы, которые вместо серы содержали мышьяк. Оказалось в конечном итоге, что они были не правы, но сам факт, что они об этом говорили всерьез, показывает: мы пока мало знаем, как устроена жизнь. Настолько мало, что даже не исключаем, что сера может быть заменена мышьяком. В космосе человек сегодня не ищет впрямую жизнь, он ищет что-то связанное с ней. Первая земная бактерия, может быть, даже важнее, если речь идет о цивилизации.

НОУ – среда для «ботаников»

– В одном из интервью вы доказывали, что возникновение жизни на Земле нельзя объяснить волей сверхразума или бога.

– Официальному атеизму лет 300. Первым атеистом на Земле был французский врач, ученый, философ Жюльен Ламетри, который нашел в себе смелость признаться, что не верит в Бога. Его за это очень сильно обижали, и он умер в изгнании. 300 лет назад все человечество было уверено, что волосок не упадет с головы без божьей воли. Но за это время мы все больше закономерностей вокруг научились объяснять математическим или каким-либо другим способом. Я не вижу никаких темных пятен, которые в будущем мы не смогли бы объяснить.

– Как же быть с такими фразами: «Богом данный талант»? Почему один человек использует свой интеллект на десятки процентов, а другой – и одной сотой не воспользовался – от чего это зависит?

– (Улыбается.) От моей мамы, которая научила меня читать умные книги, от отца, который развивал во мне любопытство, от школьного учителя, от профессора Дудорова... от тех людей, с которыми я жил рядом и которые дали мощный толчок к развитию.

– Научное общество учащихся – правильный старт для «ботаников»?

– Я очень благодарен НОУ. Что такое для подростка, который увлечен физикой, математикой, химией или астрономией, учиться в обычном классе? Это знать, что быть умным – не самое лучшее. Никто и никогда в обычной школе не оценит «ботаника» по достоинству. А в НОУ ты попадаешь в среду равных, где люди решают сложные уравнения, где есть конкуренция, где все любят и готовы кропотливо работать. Вот если ты не готов так работать, то тебе там точно скажут: «отвали». (Смеется). Именно в НОУ я приобрел настоящих друзей. Это было прекрасное время.

– Вам не кажется, что сегодня молодые люди мало интересуются астрономией?

– Я бы так не сказал. Сегодня на фестивале буду рассказывать и о том, как дети участвуют в развитии космических технологий, как российские и белорусские любители астрономии участвуют в открытии планет, выходя на сайт спутника SOHO, который наблюдает падение планет. Дело в том, что у ученых не хватает глаз, чтобы фиксировать все это на SOHO, который был запущен в 1995 году для наблюдения за Солнцем. Но один из любителей-астрономов Сергей Шурпаков недавно прославился тем, что по данным этого спутника открыл яркую комету, которая упала и сгорела. Фокус был в том, что сразу после этого из солнца вырвалась мощная вспышка – протуберанец – и мировая пресса загудела о том, что причиной этого могло стать падение кометы. Хотя наверняка это было совпадение. Так Сергей Шурпаков стал известен всему миру. Но в моем романе «Астровитянка» Сергей Шурпаков довольно давно стал прототипом одного из героев – атлета и астронома-любителя.

– У вашего романа «Астровитянка» сегодня несомненный успех. Издатели, вероятно, стоят в очередь, чтобы заполучить ваши книги?

– Права на издание этого романа я продал издательству «Астрель». Они переиздают этот роман. В августе этого года вышло четвертое издание. И была издана первая половина первого тома в карманном формате. Я оставил себе право только на перевод этого романа, в настоящее время готовится к изданию английский перевод «Астровитянки».

– Что говорят о ваших книгах коллеги-ученые?

– (Смеется.) Вроде бы приветствуют. Есть коллеги, которые хвалят. Думаю, они роман наверняка читали.

Смятение чувств

– Какие чувства вызывают у вас российские проблемы в космической отрасли?

– Противоречивые. Я горжусь тем, что у нас хорошо налажен выпуск пилотируемых «Союзов» и мы являемся единственными перевозчиками людей в космос, на международную космическую станцию. Это очень приятно. Одновременно я знаю, что на рынке носителей сегодня в хорошем количестве представлены российские носители. Спрос на них не падает. Когда я работал в НАСА в группе другого спутника, обсуждался вопрос – не взять ли другой, не российский, носитель, что-нибудь подешевле? Однако резюме было таким: мы работаем с русским носителем, и нас это устраивает. Для американца, работающего даже на оборону, нет ничего страшного в том, чтобы купить у России носители и запустить с их помощью свой спутник. Это также очень приятно. Но что касается не ракета-носителей и не пилотируемой космонавтики, а научных космических исследований, научных спутников и межпланетных станций – здесь большой провал. Дело в том, что космические технологии – очень сложная отрасль и все время идет поиск новых вариантов. Сейчас на Западе спутник не строится с нуля, используется масса уже имеющихся стандартных деталей – платформа, радиационно-устойчивые схемы компьютеров, колеса специальные, системы связи... – это все стандартизировано, испытано многократно. И когда новый спутник собирается, он собирается из всего стандартного, что может быть использовано, и нестандартного, что находится в разработке. Но там спутники запускаются часто. Если научный спутник запускать раз в десять лет, а в России это так, то нет подобного опыта, нет стандартных технологий и все время есть риск ошибки. В результате неудачи возрастают многократно. Что мы и видим. Это грустно.

– Сегодня российские академики с известными именами часто говорят о том, что главная наша проблема – молодежь не идет в науку. Об этом говорил во всех последних интервью и Сергей Капица.

– Тому, что молодежь и даже не молодежь уезжает работать на Запад, есть очень простое объяснение. Во времена Советского Союза система образования и система науки были более-менее согласованными, была в стране масса научных институтов, обсерваторий... И часть выпускников вузов шла в науку. После развала СССР финансирование науки упало в разы. Люди какое-то время просто не получали зарплату и сами как-то пытались прокормиться. Но одно дело прокормить свою семью – для этого вы можете найти какую-то подработку. Другое дело, когда, например, отключили отопление в нашей обсерватории. Вы же не можете отопить огромное здание. Таким образом нас просто выдавливали из страны.

– Вы тогда работали в Крыму?

– Да. И после развала СССР оказался в новом государстве – Украине, где стали просто сокращать число ученых – так много ученых молодому государству было не по карману. Поэтому и началась утечка мозгов. Хотя есть здесь и положительный момент – утечка мозгов означает, что они востребованы в мировом пространстве, что они конкурентоспособны. А сегодня, если государство, правительство заинтересованы в том, чтобы ученые оставались в стране, они должны создать, в том числе и молодым специалистам, тот уровень жизни, который сопоставим хотя бы с уровнем жизни тех молодых людей, которые в банки идут работать.

– А можно запретить уезжать.

– Если запретить выезд ученым, наука остановится в развитии, начнет стагнировать.

– Не так давно разразился новый «шпионский скандал» – в США задержаны сотрудники одной из компаний с российскими паспортами, которые якобы вывозили из США в Россию продукцию микроэлектроники? Какие последствия несут подобные ситуации для других ученых с паспортами РФ, работающих в Штатах?

– Конечно, все это мало приятно.

– Это не фобия?

– Нет, конечно. На самом деле был организован вывоз микроэлектроники, были нарушены нормы. Но в конечном итоге, хотя нет в США тотальной подозрительности к русским, это удар по научным командам, которые пытаются заниматься наукой в небольших частных научных лабораториях. В этом плане в НАСА работать спокойнее. Это открытый институт, закрытой информации там очень и очень немного и она стоит особняком. Поэтому НАСА привлекает к работе ученых из разных стран. Обстановка там исключительно рабочая, творческая, благоприятная для любого ученого.