28 ноября в филармоническом зале имени Сергея Прокофьева состоится концерт солистов Московской филармонии Екатерины Мечетиной (фортепиано), Никиты Борисоглебского (скрипка) и Сергея Антонова (виолончель). Концерт пройдет в рамках проекта «Всероссийские филармонические сезоны» при поддержке Министерства культуры России. Все три исполнителя молоды, но уже известны миру. У всех множество побед на самых престижных конкурсах. О том, почему они оказались в одном ансамбле, о тонких секретах музыкального взросления мы говорили с одной из самых ярких пианисток современного российского исполнительского искусства Екатериной Мечетиной.
Эмоциональные бури
– Екатерина, вы часто выступаете с Никитой Борисоглебским и Сергеем Антоновым. Что, помимо профессионализма, важно в партнерах по ансамблю, какие чисто человеческие качества?
– Такие коллективы – всегда смесь человеческих, но прежде всего музыкантских отношений. Мы не просто друзья-приятели, нам интересно вместе заниматься музыкой. И, конечно же, у нас существует взаимопонимание на уровне бессловесном. Именно поэтому наше трио столько лет существует и, более того, постоянно развивается. Мы встретились в 2007 году, вскоре после конкурса имени Чайковского, на котором ребята стали победителями. Поскольку сразу после этой блестящей победы они стали солистами Московской филармонии, как и я, то директором филармонии было принято решение создать трио. Мы с огромной радостью согласились, потому что к тому времени были уже знакомы, хотя никогда раньше не играли на одной сцене. Никита сыграл в нашем музыкальном товариществе, наверное, самую активную роль. Когда у него было выступление в Большом концертном зале, он предложил нам с Сергеем присоединиться и сыграть музыку Чайковского. С тех пор наше сотрудничество только укрепляется. Мы это сотрудничество не собираемся, боже упаси, прекращать и даже приостанавливать. Наш проект долгосрочный.
– Спасибо, что будете играть в Челябинске редко исполняемые здесь произведения.
– Дело в том, что сразу после уральского тура нам предстоит концерт в Москве, где многие произведения нами уже исполнены. Поэтому программу мы выбирали с учетом московского концерта, и для нас эта программа – очередная ступень в музыке. Рада, что челябинцы услышат произведения, которые не являются откровенным мейнстримом.
– Вы вышли на профессиональную сцену довольно рано, в 12 лет, совершив большое турне по Японии. Какие чувства владели маленькой девочкой, которая выходила на сцену больших залов?
– Японский тур был не первым моим опытом. За год до него я принимала участие в большом фестивале советской культуры в Калифорнии, где на пару со скрипачкой за 20 дней мы сыграли 30 концертов. Но в Японии я чувствовала гораздо большую ответственность, поскольку в эти 15 концертов входили две разные программы. Выучить в 12 лет столько произведений для концертного тура сразу – дело непростое. И это был значительный этап для меня с точки зрения профессионального пути. Японское турне было невероятным стимулом, мне интересно было готовиться к этим гастролям, передо мной была конкретная цель: не просто школьный зачет, а вполне серьезная профессиональная задача. Возможно, это формировало в какой-то степени мой характер. Возможно, в результате этого опыта я выросла такой «авральщицей», которая может быстро все делать. (Смеется.) Когда есть дедлайн, мне как-то веселее работается. С другой стороны, такой ранний гастрольный опыт имеет невероятно ценное значение, который на уровне сознания сегодня трудно оценить, но в подсознании все это зафиксировалось.
– Вы тогда сильно волновались, или вас занимали какие-то другие эмоции?
– Я хорошо помню, что многие пьесы руки играли сами, а голова в 12 лет могла быть занята абсолютно другими вещами. Я могла думать о книге, которую читаю, и хотелось скорее к ней вернуться. Могла вспоминать своих друзей, какие-то игры... Но в 13 лет, буквально через год, все изменилось. Это критический возраст для юного музыканта. Именно в 13 лет познаешь, что такое волнение, чувство ответственности. В этом возрасте развивается самооценка. Не самый простой возраст и не самый легкий период.
– А как сегодня?
– По-разному. После отпуска, в начале сезона, опять как в первый раз, потом, когда концертная колея становится накатанной, немного легче. Сегодня у меня, например, сольный концерт в музее Скрябина, с утра я уже успела позаниматься с двумя студентами в консерватории, провести репетицию с хором, сейчас еду домой на три часа... Разве может волнение проникнуть в такой плотный график? (Смеется.)
– Но это же, наверное, и хорошо?
– Хорошо, потому что волнение – вещь непродуктивная. Одно дело, когда волнение способствует воодушевлению, и совсем другое, когда волнение – это страх. Такое волнение не просто мешает, оно парализует. Да и волнением-воодушевлением тоже надо уметь владеть, потому что иной раз можно впасть в какую-то крайность под воздействием эмоций. Равновесие приходит с опытом. Помню, как непросто было со всем этим справляться в переходном возрасте, когда бушевали эмоциональные бури. (Смеется.)
– Сейчас вы от бурь надежно защищены?
– Да, научилась с ними справляться.
Посыл, порыв, убеждение
– Если слушать произведения в вашем исполнение и не знать имя пианиста, то ловишь себя на мысли, что это мужской исполнительский стиль – у вас очень мощный звук. Так было всегда? Или пришлось этому учиться?
– Звук – вопрос энергетики, а не веса. Конечно, когда за роялем крупный мужчина, вопрос не стоит вообще. (Смеется.) Он легко и комфортно чувствует себя за нашим большим инструментом. Но и среди мужчин не все исполнители крупного телосложения тем не менее умели и умеют производить на слушателей колоссальное впечатление. Из истории можно вспомнить Фредерика Шопена, который не отличался физической силой. Что касается женщин, их вообще мало на сцене. И это неспроста. Думаю, в первую очередь, потому что очень важна концентрация энергетики. Обратите внимание, у женщин большой сцены невероятная энергетика. Я считаю, что звук – это врожденное качество. У меня есть претензии к собственному звуку, я бы хотела обладать несколько иными качествами, но что дано – то дано. Это практически физиология, хотя есть профессиональные секреты и всевозможные ухищрения. Но главный секрет – это то, что внутри: посыл, порыв, сила убеждения... Звук – не единственное, чем пианист хорош и славится.
– Насколько в вашем исполнительстве задействованы эмоции? Вы человек эмоциональный?
– Гиперэмоциональный. (Смеется.)
Никогда не говори никогда
– Скажите, все ли время вы отдаете только творчеству, или остается время на какие-то другие, не менее любимые дела, увлечения?
– Времени практически нет. Если бы мы разговаривали год назад, я бы сказала, что пытаюсь ходить на йогу, активно занимаюсь японским языком... Все было правдой. Но в этом сезоне все стало намного сложнее: не успеваю практически ничего, кроме своих профессиональных обязанностей. Чтобы из дома не выгнали, стараюсь уделять внимание родным и близким, прежде всего мужу. (Смеется.) Он тоже много гастролирует, и ему тоже очень непросто.
– Насколько важна для вас педагогика, может быть стоит от нее отказаться?
– Напротив, мне это помогает, на ошибках своих студентов я и сама учусь. Как в том анекдоте, когда профессор так долго объяснял тему студентам, что уже и сам все понял. (Смеется.) Кроме того, пианиста со статусом преподавателя Московской консерватории приглашают, как правило, на мастер-классы. А мастер-класс – это одна из моих любимых форм общения с коллегами. Хотя тяжело все успевать, но консерватория мне дорога. Не могу я от нее отказаться.
– Есть в планах произведения, которые вы пока мечтаете сыграть? Что называется, подбираетесь к ним.
– Этот процесс постоянен, потому что на каждый сезон я придумываю новые программы. Буквально недавно мы с Юрием Ивановичем Симоновым (известный дирижер. – Прим. авт.) обсуждали, какие фортепианные концерты можем сыграть вместе в следующем сезоне. И пошел диалог о том, что нужно сыграть не то, что играно миллион раз и оркестром, и мною, а нужно сделать шаг вперед. Мне очень хочется расширять свой репертуар, несмотря на то, что 50 с лишним концертов для фортепиано с оркестром в копилке уже есть, и, казалось бы, можно спокойно жить. Нет, есть музыка , которую я очень хочу сыграть. Сейчас мы выбираем между пятым концертом Бетховена и первым Брамса. И тот, и другой для меня будут большим шагом вперед.
– Есть музыка, которая не ваша, и вы, может быть, никогда не будете ее играть?
– Я очень долго считала, что Брамс – совсем не мой автор. Но постепенно, в том числе благодаря камерной музыке, я начинаю к нему подбираться, как вы сказали, и он открывает мне себя. Наверное, в каком-то плане я доросла до его музыки. А раньше, когда я безапелляционно заявляла, что Брамс – это не мое, лишь означало, что не пришла еще та зрелость, та степень постижения музыки. Теперь я знаю на собственном опыте: никогда не стоит говорить никогда.
– Какие музыкальные жанры вам близки, если говорить о том, что вы слушаете?
– В машине у меня всегда включено радио, и я с большим удовольствием слушаю хорошую популярную музыку. Не могу слушать классику за рулем, потому что начинаю профессионально вслушиваться и эмоционально вовлекаться, что небезопасно для вождения. Поэтому выбираю станцию в зависимости от настроения, погоды, времени дня – что-то повеселее или, напротив, умиротворяющее. Люблю Земфиру, группу «УмаТурман». А моя первая и главная любовь на всю жизнь – The Beatles.
